Публикации

Казимира Малевича обычно представляют революционером и иконоборцем, но не богопочитателем. Тем не менее, это две стороны интеллектуальной активности Малевича, как показывает анализ его теоретического наследия. В статье Малевич представлен не столько как теоретик искусства, сколько как религиозный мыслитель, эклектически сопоставляющий классические философские и теологические темы в своих размышлениях. Интересно также то, что Малевич сознательно отмежевался от “книжной культуры” для того, чтобы самостоятельно мыслить. Поэтому интересно, как в его творчестве вырастают классические философские проблемы, в начале ХХ века выглядящие “ниспровержением устоев” (Бенуа). Сегодня Малевич остается непонятым теоретиком: православная общественность, считает его “поклонником Дьявола”, современные художники и арт-критики настойчиво игнорируют его философские и религиозные размышления. Малевич развивает учение супрематизма, в котором нашли отражение как платоновский мир идей, так и онтологическое доказательство бытия Бога. В статье также показано, что теоретическая база, которую Малевич подвел под супрематическую живопись (и в частности, в отношении “Черного квадрата”) связана с темой света в византийском богословии. Бог как совершенство, воссиявший в свете своей славы - этими словами можно кратко описать предмет размышлений в супрематизме Малевича.   

В этой статье показано, что некоторые теории, защищающие нередуцируемый характер перспективы от первого лица, далеко не всегда демонстрируют последовательное отношение к этой перспективе. Подобные теории автор связывает с так называемым умеренным натурализмом. В статье показана разница между умеренным и радикальным натурализмом. Радикальный натурализм полностью отказывается от идеи субъективности как ненаблюдаемой с точки зрения третьего лица. Умеренный натурализм же, напротив, защищает несводимость субъективности и считает субъективность частью природы. В качестве примера умеренного натурализма в статье рассматриваются подходы Линна Бейкера и Томаса Метцингера. Используя их подходы к перспективе от первого лица в качестве примера, показано, что при определенных стратегиях работы, ориентированных на перспективу от первого лица, возможно появление так называемой «ошибки описания», под которой понимается ошибка описания субъективности, когда она находится в мире, как часть природы, по законам которой она существует. Логика этой ошибки описана в одном из утверждений Людвига Витгенштейна о неправильном расположении глаза в перспективе самого взгляда. Если перспектива от первого лица вводится в качестве точки зрения (или точки наблюдения), то ее последующий сдвиг в область результатов наблюдения приводит к ошибке описания. Если же никакого наблюдения нет, как нет и самой точки зрения, то мы лишаемся самой идеи перспективы от первого лица и фактически занимаем позицию радикального натурализма.

Цель монографии - рассмотреть понятие трансцендентного в широком философском смысле в контексте его проявления в опыте. Название монографии отсылает к пониманию эстетики, на которое ссылается Джон Мануссакис в книге “Бог после метафизики. Богословская эстетика” (2007, рус. пер. 2014). Он подчеркивает, что термин “эстетика” не имеет ничего общего с прекрасным, как принято рассматривать в соответствующей философской дисциплине. Он обращается к изначальному смыслу греческого глагола айстаномай: воспринимать посредством чувств, как его употребляет и Кант в первой Критике. Анализируя платоновскую философию в книге “Созерцание и созерцательная жизнь по Платону” (1936, рус. пер. 2007), Анри-Жан Фестюжьер заключает, что, в противоположность видимой форме αἰσθητὸν, чувственного, εἰδος – ἰδὲα – есть неизменная, вечно тождественная форма бытия в себе, и она невидима. Таким образом, “эстетика трансцендентного” рассматривает, как трансцендентное проявляет себя в том, что может быть воспринято в чувственном опыте, даже если оно формулируется через математические формулы, компьютерные коды или философские схемы.

В монографии обсуждаются два вопроса: что представляет собой война в XXI в.? И как моральная теория оценивает современные войны? Автор дает социально-политические и этические интерпретации конфликтов. Для ответа на первый вопрос он прослеживает историю развития классического образа межгосударственной войны и предлагает оригинальную концептуализацию войн нового типа, ориентируясь на исследования ведущих специалистов (Мэри Калдор, Херфрида Мюнклера, Мартина ван Кревельда). Это позволяет выделить наиболее значимые характеристики и признаки новых войн, а также типичные практики их ведения. Отвечая на второй вопрос, автор рассматривает способы нравственного обоснования применения военной силы и моральную составляющую наиболее заметных форм и практик ведения современной войны — терроризма, роботизации и компьютеризации войны, деятельности частных военных компаний.
Книга адресована широкому кругу читателей — философам, политологам, социологам, историкам, культурологам.

Статья представляет собой трансцендентально-феноменологическое исследование феномена жизни, показывающее,  каким образом с теоретико-познавательной точки зрения можно объяснить осознание различия между живым и неживым, а также изменения понимания этого различия в процессе развития западноевропейской мысли.

Анализ понятия И. Канта о живом существе как «цели природы» и понятия Э. Гуссерля о «живом теле» показывает, что живое отличается от неживого особым характером каузальности. Однако кантовский априоризм с его ограниченным набором форм не объясняет наличие в сознательном опыте различных типов предметов, таких как живое и неживое. Кант вынужден признать, что невозможно априорно познать особую каузальность живого, не сводимую к действующей причине, определяющей объективный порядок явлений. Гуссерлю не удается показать укорененность феномена жизни в субъективности, т.е. осуществить осмысление жизни в рамках общего феноменологического проекта осмысления сознания как единственной сферы смыслообразования. Более того, поздние размышления философа демонстрируют невозможность конституирования жизни на основе пассивного синтеза как глубинной, предшествующей активности эго, работы сознания.

Работы С.Л. Франка показывают, что основанием единства душевной жизни является единство, выходящее за пределы сферы сознания. Это позволяет Франку обосновать неразрывную связь жизни и знания, однако его понимание жизни как абсолютного бытия нельзя признать обоснованным.

Проясняя соотношение понятий «жизнь» и «знание», автор показывает, каким образом смена познавательных установок несет с собой изменения понимания места и роли жизни в сознаваемом человеком мире. Сначала совершается переход от отождествления истины и жизни, от признания мира в целом живым, к утверждению существования в мире не только живых, но и неживых вещей, затем происходит сведение жизни к организму – предмету биологии, а в дальнейшем – постепенное исчезновение жизни из сознания, стирание смысловой границы между живым существом и машиной.

В статье рассматривается использование исторических аргументов в работах разных лет Кв. Скиннера и Ф. Петтита. Показывается, что апелляция к одним и тем же историческим реалиям и их интерпретация имеют разный эпистемический статус в исследованиях, тяготеющих к дисциплинарному полю интеллектуальной истории и политической философии соответственно. 

Статья посвящена исследованию процесса формирования современного религиозно-этического отношения к войне в церковно-православной среде в постсоветский период. Гипотеза исследования состоит в том, что долгое время (как в синодальный период, так и в течение XX века) православная церковь в России пыталась выработать принципы оправдания войны с опорой на идеи справедливой войны, хотя какой-либо четкой теории “справедливой войны”, наподобие того, как это было выработано на Западе в православии не было. В постсоветский период, главным образом после 2000 года, в церковной риторике все чаще начинает упоминаться понятие "священная война". В данной работе автор показывает, что этот процесс во многом обусловлен тем, что Церковь начинает включать в свой культурно-политический лексикон сакральные образы Великой Отечественной войны (ВОВ) из Советского светского дискурса, то усваивает часть советского нарратива о ВОВ, усваивая вместе с ним понятие “священной войны” в советском контексте. Это понятие после включения в лексикон российского православия, однако, начинает жить самостоятельной жизнью, и наделяться дополнительными смыслами и коннотациями. В статье показано, что понятие “священная война” встречает в церковном пространстве со стороны православных фундаменталистов и анти-экуменистов довольно быструю и позитивную рецепцию. Они начинают пользоваться этим понятием в рамках своей, по существу, милитаристской риторики для оформления свойственного им типа военно-охранительного сознания.