Публикации

Book Note: Disclosing the World: On the Phenomenology of Language, by Andrew Inkpin Cambridge, MA: The MIT Press, 2016, pp. xvi + 381, US$43 (hardback).

Koyré, his historical and philosophical studies, influence and heritage.

Koyré in Context, correlated studies and paradigms in the sciences, and in the history and philosophy of sciences

Предметом данной статьи является подход средневекового схоласта У. Оккама к анализу условий истинности временных и модальных пропозиция. Основной целью статьи является  показать основные сходаства между ними. В обоих случаях Оккам выделяет два смысла и создает два новых типа пропозиции.

What is being? This is, from the Greeks to Hegel (according to Heidegger), the guiding question of ontology and the history of philosophy as metaphysics. And the answer is presence: ‘being’ means ‘being present’, ‘presencing’; ‘to be’ means ‘to be present’. By clarifying the limit of this philosophy of presence, however, it is possible to go beyond it, to a thinking of being as presence and absence—for both coming-to-presence and going-out-into-absence are ways in which beings are, and being happens. And yet, are presence and absence the only ways to think being? On the contrary—there is a third. From the Greeks (through Hegel) to Heidegger, the being that fails to come to presence, but also does not simply remain in absence—this is what is merely implied, an implication. But then what does it mean to think being as implied? Being as implying? As an implication?

Everything real joins together in the unity of the world”—so begins the Ideas. And with this, it seems that Husserl provides the clearest example of how to think our world, not just within the phenomenological tradition (as a modification and reestablishment of Greek metaphysics, as truly universal ontology), but in the history of philosophy—the total unity of history—our history, that animated Greek philosophy from its beginnings. But what is this world? And what is its unity? Or more precisely, how can unity join everything real—humans and animals, plants and stones, indeed the whole of nature, the entire cosmos—together in the world? Or is there not another way of thinking unity, of going to the unity of the world itself? And one that has implications (intentional or not) for phenomenology, for our thinking of unity, perhaps even for the crisis of an entirely “unquestioned” philosophical tradition?

A threat is a strange thing—for it is neither simply a deed done, nor undone. But if we think the threat in terms of the presence or absence of an actual or potential threat—as the history of philosophy (from the Greeks, through Hegel, to us) has done, then we miss what is threatening. For the threat—whether to life and limb, freedom or identity, or to an individual or group, family and friends, civil society or a state or the world as a whole—is the suspension of action. Then the threat is prior to possibility and impossibility, necessity and contingency, presence and absence. But this too, is a threat—and one that implicates us—at least insofar as the implied threat implies the threat of implication.

The paper discusses the realistic application of Plato’s Kallipolis, providing results of recent studies on Greek colonization and cultural poetics. The Republic is just one among other colonization projects proposed by Athenian intellectuals in 4th century BC. Participants of the dialogue are quite familiar with real colonization practices. Socrates gives concise and clear indications on the typical recolonisation scenario to implement. The notoriously enigmatic saying that the ideal polis is to be found “nowhere on earth,” should be examined in the context of legendary tales about the foundations of colonies.

Статья посвящена сравнению концепций гражданского воспитания, разработанных двумя крупными теоретиками педагогики раннего Нового времени — Яном Амосом Коменским и Джамбаттистой Вико. Доказывается, что, если у Коменского обучение благоразумию (prudentia) посредством обращения себе на пользу случая (emendatio casus) осмысляется в категориях христианско-стоической аскезы, то Вико основывает свою гражданскую пайдейю на устроении дорефлексивной сферы посредством топики и риторики.

Казимира Малевича обычно представляют революционером и иконоборцем, но не богопочитателем. Тем не менее, это две стороны интеллектуальной активности Малевича, как показывает анализ его теоретического наследия. В статье Малевич представлен не столько как теоретик искусства, сколько как религиозный мыслитель, эклектически сопоставляющий классические философские и теологические темы в своих размышлениях. Интересно также то, что Малевич сознательно отмежевался от “книжной культуры” для того, чтобы самостоятельно мыслить. Поэтому интересно, как в его творчестве вырастают классические философские проблемы, в начале ХХ века выглядящие “ниспровержением устоев” (Бенуа). Сегодня Малевич остается непонятым теоретиком: православная общественность, считает его “поклонником Дьявола”, современные художники и арт-критики настойчиво игнорируют его философские и религиозные размышления. Малевич развивает учение супрематизма, в котором нашли отражение как платоновский мир идей, так и онтологическое доказательство бытия Бога. В статье также показано, что теоретическая база, которую Малевич подвел под супрематическую живопись (и в частности, в отношении “Черного квадрата”) связана с темой света в византийском богословии. Бог как совершенство, воссиявший в свете своей славы - этими словами можно кратко описать предмет размышлений в супрематизме Малевича.   

his paper draws upon a number of official, semi-official and other public texts related to the current views of the Russian Church on social and political issues. Overall, in spite of a variety of opinions and nuances, a certain mainstream becomes apparent, as expressed through this body of texts. The most discussed topics include moral values related to the human body (such as abortion, euthanasia, reproductive technologies and sexuality) and issues such as blasphemy, juvenile courts and new technologies of personal registration for Russian citizens. ‘Traditional morality’ has become the signature discourse of the Russian Orthodox Church which is attempting to construct ‘tradition’ by drawing upon a partly imagined ethos of imperial Russia and the late Soviet Union. Traditional family values are central to the church’s rhetoric. The authors of these texts see a presumed decay of traditional values as the main danger that must be opposed. They usually trace the source of this danger directly to the contemporary West. By contrast, they see Russia as a protective shield against these global influences. Either consciously or involuntarily, they translate their religious language of traditional morality into a political rhetoric of solidarity and patriotism. Such ideological rhetoric has direct political implications and analogies in the agenda of Putin’s regime. This Russian appeal to ‘traditional values’, both religious and political, has recently acquired an extraordinary international relevance.

This paper argues that Wittgenstein opposed theories of meaning, and did so for good reasons. Theories of meaning, in the sense discussed here, are attempts to explain what makes it the case that certain sounds, shapes, or movements are meaningful linguistic expressions. It is widely believed that Wittgenstein made fundamental contributions to this explanatory project. I argue, by contrast, that in both his early and later works, Wittgenstein endorsed a disjunctivist conception of language which rejects the assumption underlying the question that such theories seek to answer—namely, the assumption that the notion of a meaningful linguistic expression admits of non-circular analysis. Moreover, I give two arguments in favor of the view I ascribe to Wittgenstein: one based on later Wittgenstein's discussion of meaning skepticism and one based on considerations concerning the identity of linguistic expressions.

Статья очерчивает контекст двух номеров Логоса, «Анти-Латур» и «Беспилотники, лифты, гребешки, зимбабвийский втулочный насос». В их основе лежит идея атласа, который призван наметить картографию интеллектуального ландшафта акторно-сетевой теории (АСТ) и плоских онтологий.

За несколько десятилетий своего существования АСТ превратилась из отдельного подхода в исследованиях науки и технологий в трансдисциплинарное семейство теорий, объединенных набором базовых свойств, частичных связей и общих отсылок. В статье обозначаются траектории развития и рецепции АСТ. Бруно Латур рассматривается как одна из главных точек сборки подхода. Будучи одним из его основателей, он принял участие во многих его трансформациях, в коллективном закрытии и перезапуске проекта. При этом «Латур» оказывается именем, указывающим то на конкретного интеллектуала, то на Парижскую школу, то на сеть исследовательских проектов, то на весь акторно-сетевой подход. Его имя скрадывает различия четырех смыслов и обеспечивает постоянные смещения между ними. Изменчивость Латура привлекает внимание критиков и читателей, порождая все новые интерпретации его творчества. Классический пример - полемика Латура с Дэвидом Блуром, лидером Эдинбургской школы в социологии научного знания. Их столкновение оказывается важным событием, во многом определившим, какой теоретический стиль будет доминировать в исследованиях науки и технологий.

Распространение АСТ через дисциплинарные границы обсуждается на материале осмысления теории Латура в философии, осуществленного Грэмом Харманом и связывающего акторно- сетевой подход с плоскими онтологиями. Это раскрывается в статьях второго номера. Дается краткая характеристика такого типа онтологий и указывается специфика усвоения АСТ. Статья завершается обсуждением эмпирических приложений теории, в котором поясняются соответствующие трансформации словаря и подхода. 

 

Русские религиозные мыслители — да и не только русские — видели в установившихся (после двух социалистических революций — большевистской и нацистской) тоталитарных режимах России и Германии очевидное воплощение уже в Апокалипсисе предсказанного царства антихриста, господства сатанинской стихии [1]. Впрочем, в конце века были опубликованы две знаменательные книги — «Антихрист» (1895) Ницше и «Краткая повесть об антихристе» (1900) Вл. Соловьева (как часть его «Трех разговоров»).

В работе осуществляется реконструкция варбургианского антропологического проекта. С опорой на историко-медицинские работы последователей А. Варбурга, опубликованные в “Журнале Институтов Варбурга и Курто”, доказывается, что варбургианский проект сконцентрирован вокруг вопроса о человеке. Также в работе акцентируется то, какую роль в построении медицинского, а впоследствии и антропологического, нарратива играет визуальная аргументация. Базовым компонентом в системе полагается образ, который при взаимодействии с другими визуальными элементами “Атласа” позволяет эксплицировать те или иные свойства варбургианского субъекта.